Предлагаемый текст является расширенной версией вольного перевода моей рецензии на только что опубликованную книгу профессора Гарвардского университета Сергея Плохия "Gates of Europe. A History of Ukraine" (Врата Европы. История Украины).
Когда идет война, то история становится оружием. И нынешняя российско-украинская война исключением не является. К истории прибегают для оправдания территориальных претензий и поднятия боевого духа солдат, которые должны чувствовать себя наследниками древних героев. Для этого история должная быть простой и длинной, уходящей в прошлое на многие века, а еще лучше — на тысячелетия.
Нынешняя кремлевская версия истории российско-украинских отношений полностью соответствует этим критериям: "Когда-то в древние времена существовала великая нация, которая была разделена врагами (монголами и поляками). С тех пор два братских народа всячески стремились к воссоединению, но злые враги (австрийцы, поляки, американцы), прибегали к изощренным трюкам для того, чтобы посеять рознь между ними".
Эта версия излагается в школьных учебниках и перекочевала на Запад, где солидные мужи ее повторяют на разные лады и по сей день.
Украинское изложение национальной истории тоже не отличается особой изощренностью: украинцы — древний народ, на который ополчились злобные соседи с Запада и Востока, не позволяя им создать собственное национальное государство. Последние три столетия Украина была российской колонией, и лишь в 1991 г. исполнилась вековая мечта украинцев и их страна стала независимой.
Количество толстенных трудов, в наименование которых входит фраза "История Украины", исчисляется десятками, среди их авторов немало авторитетных историков, но, увы, все они были продуктом своего времени, со всеми свойственными ему (времени) ограничениями и предрассудками.
Поэтому остается лишь восхищаться мужеством Сергея Плохия, вышедшего на опасную тропу, полную идеологических ловушек, и взявшегося за написание очередной "Истории Украины". Принципиальное отличие его работы от трудов многочисленных предшественников заключается в том, что Плохий интерпретирует историю Украины в свете утвердившихся на Западе концепций национальности, какие еще не укоренились в республиках бывшего СССР.
В результате история этой страны предстает гораздо более интересной и запутанной, чем это видится через идеологически окрашенные очки. Она скорее напоминает лабиринт с раздваивающимися тропинками, и остается лишь гадать, как сложилась бы ситуация, если на той или иной развилке был бы избран другой вариант.
Если же говорить о постоянных составляющих украинской истории, то, в первую очередь, бросается в глаза гибкость украинской элиты, какая при всех королях, царях, императорах и генсеках умела встраиваться в структуры очередного государственного образования и успешно продвигаться вверх по иерархической лестнице.
Когда сформировалась Речь Посполитая, украинские магнаты Острожские и Вишневецкие прекрасно вписались в польскую аристократию. В Московском царстве Симеон Полоцкий, получивший образование в Киево-Могилянской академии, заложил основы светской литературы (с. 120). Киевское влияние оказалось настолько значительным, что способствовало реформам Никона и последовавшему за ними расколу в Русской православной церкви. Киевские монахи — авторы Синопсиса обосновали преемственность между Киевской Русью и Московским царством, что по-настоящему было оценено апологетами имперской идеи лишь в XIX веке (с. 121). В Российской империи десятки, а позднее и сотни получивших западное образование, выпускников Киево-Могилянской коллегии стали отборными кадрами для Петра I, стремившегося реформировать московскую церковную культуру и общество на западный лад. Классическим представителем этой когорты стал Феофан Прокопович (с. 127). Дальше — больше: только между 1754 и 1768 гг. более трехсот выпускников Киево-Могилянской академии пошли на имперскую службу или перебрались в Россию. В Российской империи украинских докторов было в два раза больше, чем русских. В последние две декады ХVIII века более трети студентов Санкт-петербургской учительской семинарии были выходцами из Гетманщины (с. 137). Творцом имперской внешней политики при Екатерине II был украинец Безбородко. Ну а в Советском Союзе, особенно во времена правления Хрущева и Брежнева, ЦК КПСС, армия и КГБ регулярно пополнялись украинскими кадрами.
Долгое время для жителей Украины вопрос об их национальной идентичности не стоял остро. Казаки считали себя потомками хазаров, а отнюдь не наследниками киевских князей (с. 129). Среди многих иных причин конфликт с Речью Посполитой был обусловлен отказом предоставить дворянское звание казацким старшинам. В своем противостоянии с Польшей Хмельницкий и казачество пытались заручиться поддержкой турецкого султана, намереваясь сделать Украину вассалом Османской империи, но турки были слишком заняты войной в Европе. Тогда казаки пошли на союз со своим извечным врагом Крымским ханством, а также с Молдавским государством. Рассматривалась и возможность заключения союза со шведским королем, правда, она возникла слишком поздно. И лишь когда были исчерпаны все иные варианты, казаки решили обратиться к Московскому царю. Впрочем, недопонимание между двумя сторонами стало возникать уже на этапе ведения переговоров. "Они (Хмельницкий и его наследники) были плоть от плоти польской политической системы, знали ее сильные и слабые стороны и считали, что соглашение, согласно которому их страна вошла бы в состав Речи Посполитой, сохраняя при этом обширную автономию, было не только желательным, но и возможным", пишет Плохий (с. 111). Иными словами, союз с Московией был оппортунизмом чистой воды, блефом с целью вынудить польскую шляхту считаться с казаками, как с равными. Но игра зашла слишком далеко, и попытка гетмана Выговского отыграть назад, заключив Гадячскую унию с Польшей, закончилась провалом.
Оказавшись в составе сначала Московского царства, а затем — Российской империи, Украина отнюдь не выглядела колонией. Конфликт между украинским и русским началом скорее имел социальные, а не этнические корни и лучше всего может быть проиллюстрирован на примере двух литературных гениев, порожденных Украиной в XIX веке: Гоголя и Шевченко. Мелкопоместный дворянин Гоголь предпочел писать по-русски и перебрался с Украины в Санкт-Петербург, тогда как крепостной крестьянин Шевченко стал писать по-украински, заложив фундамент украинской литературы.
А вот инициатором и проводником знаменитого Эмского указа, ограничивавшего использование украинского языка и преподавание на нем, был дворянин-украинец Юзефович, который видел в украинском языке инструмент распространения польского влияния в Украине. При этом уроженец Полтавской губернии Михаил Юзефович отнюдь не был предателем своего народа и сатрапом русского империализма, но считал себя патриотом Малороссии (сс. 169-170).
Украинский национализм ничем заметно не проявился и в ходе революции 1905 года, скорее наоборот, Почаевская лавра на Волыни стала колыбелью новой разновидности русского национализма — черносотенства. Самое крупное отделение Союза русского народа действовало на Волыни, а из 41 депутата 3-й Государственной думы, избранных от украинских губерний, 36 идентифицировали себя как "истинные русские", что подразумевало их принадлежность к черносотенцам (с. 197). В 4-й Думе русские националисты заручились поддержкой 70% голосов, поданных в украинских губерниях, что было особенно поразительно, если учесть, что великороссы составляли лишь 13% населения этих провинций, отмечает автор (с. 198).
До начала Первой мировой войны украинофильское движение было довольно слабым, носило скорее культурно-просветительский характер и представляло интересы украиноязычного населения сельских районов центральной Украины. Долгая кровопролитная бойня расшатала устои империи и имперского сознания и дала шанс украинскому национализму. Именно с момента провозглашения украинского государства в 1917 г. (глава, посвященная этому периоду, так и называется "Рождение нации") Плохий начинает писать об украинцах как о народе, а не о населении провинций, вошедших в состав сегодняшней Украины. Правда, украинцы не проявили особого рвения сражаться и умирать за свое государство, и армия Петлюры, насчитывавшая 100 тыс. штыков на момент свержения немецкого ставленника гетмана Скоропадского в конце 1918 г., быстро сократилась на три четверти, да и те, кто остался, сохраняли лояльность скорее своим атаманам. Неподчиняющиеся никому бандформирования не придавали большого значения идеологическим лозунгам, а предпочитали грабить еврейские местечки (с. 217).
Самый мощный импульс к укреплению украинской национальной идентичности, как это бы ни звучало парадоксально, был дан большевиками, начавшими в 1920-х гг. политику "украинизации" республики. И хотя через несколько лет Сталин жесточайшим образом прервал этот процесс, ее плоды никогда не были искоренены до конца.
Следующим ключевым этапом украинской истории был Голодомор. Плохий очень тщательно подбирает слова для описания этого периода: "Наступление на украинское крестьянство проводилось рука об руку с наступлением на украинскую культуру. Голод начался на Украине тогда же, когда Политбюро издало постановление о хлебозаготовках и (прекращении) украинизации, и был не только результатом сталинской политики в отношении крестьянства и партаппарата, но и следствием изменения в национальной политике, которая отныне приравнивала сопротивление изъятию зерна к национализму" (сс. 252-253). "…и хотя он (Голодомор) также сказался на Северном Кавказе, в Нижнем Поволжье и Казахстане, лишь на Украине он был результатом политики с явной этнонациональной окраской: он случился сразу после сталинского решения покончить с политикой украинизации и в сочетании с репрессиями против украинских партийных кадров" (с. 254).
Горбачевская перестройка застала украинское общество врасплох. Украинская номенклатура без всякого энтузиазма отнеслась к новым веяниям из Москвы, но и не принимала при этом каких-либо контрмер: в марте 1991 г. за сохранение СССР проголосовали 70% жителей Украины. Августовский путч 1991 г. также не вызвал сильных эмоций в республике: "Украинское руководство, возглавляемое Кравчуком, отказалось выполнять чрезвычайные меры, но, в отличие от российского президента Бориса Ельцина в Москве, не сделало ничего для того, чтобы оспорить действия путчистов" (с. 319). Лишь после провала путча, когда в Москве произошел коллапс власти, украинская партийная верхушка решилась на провозглашение независимости Украины.
Что произошло дальше, хорошо известно, поэтому позволю себе добавить лишь следующее: только тогда, когда пролилась кровь на российско-украинской войне 2014-15 гг., пуповина, тесно связывавшая украинский и русский народы, была окончательно разорвана, и украинская нация, сцементированная кровью погибших, сформировалась в полном смысле слова. Поэтому мне хотелось бы еще раз выразить свою признательность автору, нашедшему в себе мужество не следовать идеологическим шаблонам, кем бы они ни создавались.
