"Опустошитель" (журнал), №1 ("Сумасшествие"), 2010
Традиции отечественного самиздата живы. Журнал легко и непринужденно обходится без выходных данных и названия издательства, указано только, что издание осуществлено при поддержке Александра Донова.
Общее впечатление по прочтении текстов, собранных в нетвердом, но крепком переплете под неброской глянцевой обложкой книжного формата таково: речь идет, да, о безумии, точнее о художественном исследовании сумасшествия в его разнообразных формах, но в довольно специфической манере. "Опустошитель" не бьет "со всей дури" читателя в лоб, задачи шокировать-эпатировать у составителей, очевидно, нет. Не возникает параллелей с разгульным нарко-первертно-оккультным либертинажем "Митина журнала". "Опустошитель" гораздо более сух, отстранен, не столь темперирован. Не близок он и каким-нибудь "Шатунам" Юрия Мамлеева или галлюцинаторным фантазмам раннего Дугина, этой похабно подмигивающей и мерзко хихикающей бездне русского Ничто... "Опустошитель" тоже интригующе "неконкретен", после прочтения многих художественных текстов так и тянет спросить: "О чем это?", но метафизики нет. И по разряду постмодерна новый журнал пустить затруднительно — иронии в нем также не заметно.
Авторы в основном словно пробуют сумасшествие на вкус, касаются его, рассматривают под холодным беспристрастным микроскопом, но сами никогда не погружаются в него с головой.
Важно, что тема номера именно "Сумасшествие", а не "Безумие" — процесс, но не состояние. Вот так сходят с ума, как бы говорят читателю.
Начинается журнал с коротеньких текстов, названных "микро" (вспомнились солженицыновские "крохотки"), разных авторов. Первый текстик про атетоз — болезнь опорно-двигательного аппарата, возникающую при поражении головного мозга, которая выражается в "непроизвольных стереотипных движениях"... Если стало интересно, можете найти в Интернете описание другой болезни — кататонии и узнать, чем она отличается от атетоза. Следом — описание страшного сна с расчлененкой, потом — история убийства Китти Дженовезе, реального случая, имевшего место в Нью-Йорке в 1964 году. Женщину убили на глазах десятков свидетелей, никто из них не вмешался, и только один — когда Китти уже была мертва — позвонил в полицию. Эта история в свое время шокировала массовое сознание, заставила социологов ввести специальное понятие "синдром Дженовезе", а философов, особенно склонных к мизантропии, должно быть, подвигла на дополнительные размышления о человеческой природе в пессимистическом ключе.
Если пытаться нащупать сквозные темы художественных текстов "Опустошителя", то таковой можно назвать не столько обрушение в черную пасть безумия, сколько — более мягкий вариант — дезориентацию, раскоординированность субъекта, утрату им контроля над собой.
Один текст называется "По-моему, я был влюблен". Разве человек (если он не сходит с ума) может о столь ярком чувстве, как влюбленность, говорить так неуверенно — "по-моему"?..
Или, к примеру, рассказ язвительного Вадима Климова, завсегдатая Клуба политического кино, который так и называется: "Дискуссионный клуб". Описывается пьяный дебош на одном из заседаний, после которого протагонист приходит в такой ужас, что перед ним начинает угрожающе мерцать что-то вроде раздвоения личности: "Что это было? Кто в этом участвовал? Уж точно не я! Мой двойник, вторая субличность. Дремавшая все время. Вернее, притворявшаяся, что полностью со мной солидарна... И внезапно такой поворот. Все вдребезги. Меня отшвырнули. На сцену вылез убогий дублер, до сих пор безоговорочно копировавший каждое мое движение. Вышел из подчинения. Отбросил нормы поведения, приличия. Я перестал его узнавать. Двойник окунул голову в дерьмо. И чью голову? Мою!" Вы, возможно, скажете, что это просто про пьянку. Просто, да не просто, ведь алкоголь тут — всего лишь один из инструментов, напоминающих человеку, что он до сих пор, по сути, не знает, кто и что он такое на самом деле... Гейдар Джемаль называл одной из главных проблем воплощенного существа (то есть смертного, человека) "принципиальную неопределимость собственной природы".
А вот абстрактному "Ману", то есть, опять же, человеку, в тексте Маргариты Кривченко "Яркий и непосредственный, как шизофрения", закрывающем сборник, приходится еще хуже, чем нелирическому герою Климова: он не только в состоянии алкогольного разноса, а вообще все время раздвоен, разорван. "У Мана есть мозг и есть посредник, раб, тело". Эти двое в непрекращающемся конфликте. "Ман ненавидит общество. Мозг Мана в контакте с обществом не участвует, а посредник то и дело попадает впросак". "Когда он устраивается на работу, то ощущает себя болванчиком общественных нужд, когда увольняется с работы, то становится никем — вещью, не нужной самой себе". Многие, ох, многие люди в современном обществе (в отличие, кстати, от общества традиционного — там был нужен каждый) могли бы подписаться под этими словами. Рассказ перемежается отчаянными монологами самого Мана ("Я испытываю в основном болезненное раздражение"), а написан он от лица медика или медиков, которые за ним наблюдают и скрупулезно фиксируют метания издерганного естества объекта исследования. Завершается рассказ (и журнал) историями, поведанными самим Маном. Одна про то, как он мучительно выбирал ботинки, по-максимуму использовав это нехитрое бытовое действие для душевных самоистязаний; вторая — о его фантазиях про жестокую и изощренную месть одному отдельно взятому менту... Вспоминается книга Бенджамина Вайсмана "Господин мертвец", в которой тоже постоянная внутренняя разорванность, конфликт, распад личности, снедаемой садистскими фантазиями, ненавистью к себе и окружающим. Не становится ли тип "манов" преобладающим в XXI веке, в условиях нарастающего отчуждения и атомизации?
Есть в журнале и более, так сказать, однозначные тексты. Это в первую очередь знаменитое эссе Луи-Фердинанда Селина Mea Culpa — настоящий шедевр мизантропии, — написанное им по впечатлениям от визита в СССР 1930-х. Беспощадный приговор не только советскому проекту, но и человеку как таковому, исполненный, как это обычно у Селина, в форме истеричного, оскорбительного площадного "полива".
В рубрике Extremum приходит черед концептуальных текстов. Статья Алексея Лапшина "Модернизм. Нигилизм" ставит вопрос ребром —
в современном обществе остается только одна оппозиция: прохладный, циничный нигилизм постмодерна и яростный, все отрицающий нигилизм радикалов. Но что дальше? Может ли быть что-то кроме (сверх) нигилизма? И когда этот постмодерн наконец закончится и что будет (если будет) после него?
Дальше замечательный текст яростного Миши Вербицкого "Психоделическая революция и упразднение труда". И наконец текст Климова "Ситуационист Денис Евсюков". Вроде бы эпатажно, но, по сути, предсказуемо. Остается только присоединиться к удивлению автора насчет того, почему во всем Интернете до Климова не нашлось никого, кто рискнул бы трактовать преступление милиционера как акт спонтанного бунта etc.
Журнал аттестован как культурологический и снабжен подзаголовком: "Инверсия культуры". С культурой и в самом деле пришло время сделать что-то радикальное. И не в смысле постмодернистских хиханек и хаханек, а по-серьезному. Абсурд, распад смыслов, стирание границы между нормой и отклонениями, любопытство естествоиспытателя, пинцетом и скальпелем препарирующего этого странного и в то же время бессмысленного современного атомизированного индивида —
все, что собрано в "Опустошителе", словно "вызывает огонь на себя", приглашает что-нибудь с ним сделать.
Вывернуть культуру наизнанку, свести ее с ума — может быть, тогда что-то прояснится и с "Маном", и даже, чем черт не шутит, с обществом?
Редакция благодарна Вадиму Климову, предоставившему "Опустошитель". Журнал можно приобрести в магазине "Фаланстер"
Вы можете оставить свои комментарии здесь
